解放军文职招聘考试ЧАРОДЕЙ ГУН МЭНБИ

ЧАРОДЕЙ ГУН МЭНБИ

Лю Фанхуа из Баодина был богатей на всю округу. Человек он был задушевный, любил принимать гостей, так что за столом у него всегда сидело человек сто. Он живо входил в нужду человека и не скупился дать ему хоть тысячу лан. Гости и приятели занимали у него деньги и никогда не отдавали.

Однако среди них был некто Гун Мэнби, родом из Шэньси, – этот за всю свою жизнь ни у кого ничего не просил. Бывало, он придет – и весь год проведет у Лю. Речь у Гуна была изящная, живая; Лю сидел и спал с ним чаще, чем с другими.

У Лю был сын, звали его Хэ. Ко времени, о котором сейчас разговор, ему еще завязывали на голове рожки^[1]. Он звал Гуна дядей, а тот тоже охотно с ним играл. Бывало, Хэ придет из школы домой, а Гун сейчас же начнет с ним отламывать из пола кирпичи и куски их закапывать в землю, словно клад серебра, – все это смеясь и шутя. Было пять комнат, и они почти все полы пораскопали и понаделали кладов. Над Гуном смеялись, ставя ему на вид ребячество, но Хэ это нравилось: он любил Гуна, несмотря ни на что, и привязался к нему больше, чем к кому другому из посещавших дом гостей. Прошло лет десять. Дом начал мало-помалу опустошаться. Уже не хватало на нужды большого гостеприимства, и гости стали понемногу редеть. Тем не менее человек с десять все еще засиживались до поздней ночи за беседой, как и в былое время.

Года Лю завечерели, а дела с каждым днем все падали и падали, но он все еще нет-нет да отрежет, бывало, от себя земли, чтобы на вырученные деньги готовить дома кур да каши. А Хэ тоже был из транжир. Глядя на отца, и он тоже заводил себе компании мальчуганов-приятелей. Отец никаких запретов на это не налагал.

Немного времени еще прошло, Лю захворал и умер. А к этому времени дело дошло до того, что не на что было устроиться с похоронной обстановкой. Тогда Гун достал денег из собственной мошны и справил Лю весь обряд. Хэ проникся к нему еще большим чувством и стал теперь доверять дяде Гуну решительно все – и малое и крупное.

А Гун, как, бывало, ни придет к ним откуда-нибудь, непременно тащит в рукаве черепок. Придет в комнату и, глядишь, бросит его куда-нибудь в темный угол. Зачем это он делал, теперь уже решительно никто не мог понять.

Хэ все время жаловался Гуну на свою бедность.

– Нет, – возражал ему Гун, – ты не знаешь, как трудно бывает человеку в горе. Что тут говорить о безденежье? Дай тебе хоть тысячу лан – ты сейчас же все спустишь!.. Настоящий мужчина мучится только тем, что он себя еще не утвердил, а тревожиться о бедности – стоит ли?

Однажды Гун стал прощаться с Хэ, сказав, что собирается домой. Хэ заплакал и все твердил, чтобы Гун поскорее приходил назад. Гун обещал и с этим ушел.

Хэ все беднел и не мог уже себя прокармливать. Все, что было получено за заклады, понемногу исчезало… Хэ со дня на день ждал прихода Гуна, рассчитывая, что тот сразу все устроит. А Гун, как говорится, стер свои следы, скрыл свою тень, ушел – словно желтым журавлем улетел…

Еще при своей жизни Лю сосватал Хэ в семье некоего Хуана из Уцзи. Это была старая, видная, состоятельная семья. Время шло. Прослышав, что Лю обеднел, Хуан начал про себя каяться в своем решении. Когда Лю умер, ему послали траурное оповещение, но он даже не явился на похороны, а все старался теми или другими словами извинить себя дальностью расстояний и прочим.

Когда у Хэ траур кончился, мать послала его к тестю, чтобы лично уговориться о свадебном сроке. Она рассчитывала на то, что Хуан пожалеет мальчика и окажет ему внимание.

Хэ пришел. Хуан, услыхав, что он одет в рваное платье и что на ногах у него дырявые туфли, крикнул привратнику, чтобы тот не смел его принимать. При этом он велел передать пришедшему следующее:

–      Иди домой и достань сто лан. Достанешь – приходи, нет – так, будь добр, с этих пор между нами все кончено.

Когда Хэ это передали, он громко зарыдал. Соседка-старуха, жившая насупротив Хуанов, пожалела мальчика и предложила ему поесть. Затем она подарила ему триста мелких монет, приласкала и отправила домой.

Мать Хэ и плакала и волновалась, но ничего поделать не могла. Тогда она вспомнила, что в былое время восемь и даже девять человек из десяти гостей, собиравшихся у них, были им должны. И вот она послала его просить у них помощи, выбирая для этой цели наиболее богатых и солидных.

маленькие островки волос, связываемых в пучки.

–      Нет, – отвечал ей Хэ, – те, кто раньше с нами знался, знались из-за нашего богатства. Вот дай мне сесть в высокую повозку, запряженную четверкой коней, то даже тысячу лан занять у них – и то было бы нетрудно. Но при таком моем положении кто из них станет помнить о прежнем добре и о старой дружбе? Да вот еще что: отец давал деньги, никогда не требуя ни расписок, ни поручительств. Взыскивать долги трудно: нечем доказать!

Однако мать настаивала, и Хэ послушался. Прошло больше двадцати дней, а он не мог достать ни монетки. Впрочем, нашелся некий богач Ли Четвертый, видевший в свое время много добра и ласки у них в доме, – так тот, узнав про эти их обстоятельства, подарил им с чувством исполняемого долга одну лану. Мать и сын горько рыдали, и с этих пор перестали на что-либо надеяться. Дочь Хуана была уже в возрасте прически. Услыхав о том, что ее отец отстранил Хэ, она решила про себя, что это неправильно. Когда Хуан захотел, чтобы она вышла за другого, она заплакала.

–      Молодой Лю, – сказала она, – не бедным же родился! Представьте себе, что он был бы еще богаче прежнего, разве его мог бы вырвать у нас какой-либо наш соперник? А теперь, раз он беден, так и бросить его? Это бессовестно!

Хуану эти речи не нравились, и он принялся на сотни ладов этак и так ее убеждать, но девушка так и не поддалась его словам. Старик и старуха разгневались на нее и с утра до вечера плевались и бранились. Девушка притихла.

Вскоре после этого на Хуанов ночью был сделан набег грабителей, которые чуть не до смерти запытали калеными прутьями мужа с женой, а все домашнее имущество, что называется, в рогожку свернули – забрали начисто.

Три года старики кое-как существовали, а дом все разрушался и падал. Появился с запада какой-то торговец, который, прослышав, что девушка Хуанов – красавица, выразил желание просватать ее за пятьдесят лан. Хуан, позарившись на такие деньги, дал согласие, рассчитывая насильно отнять у дочери ее собственную волю. Но дочь, разузнав про эти его планы, оделась в рваные лохмотья, выпачкала грязью лицо и под покровом ночи убежала.

По дороге она шла, прося милостыню, и месяца через два, наконец, добралась до Баодина. Там она разузнала, где живет Хэ, и явилась прямо к нему в дом. Мать Хэ сочла ее за жену нищего и крикнула ей, чтобы убиралась, но девушка всхлипнула, зарыдала и стала ей себя называть. Тогда мать взяла ее за руки и тоже расплакалась.

–      Дитя мое, – говорила она, – как это ты дошла до такого вида?

Тогда девушка, вся полная грусти, рассказала ей, как все это случилось. И мать с сыном плакали.

Петом ей дали помыться, и краса ее сочно засверкала; брови, глаза заискрились и загорелись. Мать с сыном ликовали.

Тем не менее в доме стало три рта, так что пришлось в день есть только по разу. Мать плакала и говорила:

–      Мне с сыном, что ж, – так и полагается… Уж кого жаль мне, так это его достойную жену, которую мы так плохо содержим!

Молодая улыбалась и успокаивала старуху:

–      Когда ваша молодая невестка была в нищенках, это состояние ей было хорошо знакомо. Сравнить с нынешним днем мое прошлое – это значит понять, что существует разница между небесным райским чертогом и подземной адской тюрьмой.

У матери разнимались в улыбку скулы.

В один прекрасный день молодая как-то забрела в нежилое помещение. Там она увидела груды нарезанной травы, закрывавшей весь пол без малейшего промежутка. Она стала потихоньку продвигаться вперед, к внутренним комнатам. Там были груды пыли и грязи, а в темном углу лежала куча каких-то вещей. Она тронула кучу ногой – нога отскочила. Подняла, посмотрела – все сплошь «чжутийское»^[2]!

Пораженная этой находкой, она побежала сказать Хэ. Хэ побежал с ней осмотреть как следует и обнаружил, что все те черепки, которые в свое время бросал в угол Гун, превратились теперь в белое серебро.

Теперь, в связи с этим, Хэ вспомнил, как в детстве он с Гуном хоронил обломки в комнатах. «Уж не превратились ли и они в серебро», – подумалось ему. Но их старое жилище было уже заложено соседу с восточной стороны. Хэ мигом выкупил и взял себе. Видит, лежат кое-какие обломки кирпичей, а запрятанные черепки вышли наружу, так и валяются. Он уже совершенно было потерял всякую надежду, но вот раскопал под другими кирпичами, а там ярко-ярко засверкали сплошь белые слитки. В мгновение ока у него уже были сотни тысяч.

Вслед за этим он выкупил все свои угодья, все свое хозяйство, приобрел слуг – и в доме стало красивее и наряднее, чем в былые дни.

Теперь Хэ в приливе чувств воскликнул:

– Если я не установлюсь прочно, я оскорблю этим моего дядю Гуна!

И вот он заставил себя, как говорится, спустить шатер^[3]. Через три года он уже прошел на областных отборных испытаниях.

Тогда он взял с собой сто лан и отправился благодарить старую соседку Хуанов. На нем было новое платье, прямо-таки стрелявшее в глаза. С десяток, а не то и больше, рослых слуг сидели на ретивых конях, похожих на драконов… А у старушки была всего одна комнатка!

Хэ уселся на диван. Люди кричали^[4], лошади бесились – шум их заполнил всю деревенскую улицу…

После того как дочь Хуанов исчезла, торговец с запада начал наседать на старика, требуя обратно деньги, выданные на свадьбу. Но чуть ли не половина их была уже истрачена. Пришлось, чтобы только выплатить долг, продать старый дом. И от этого Хуаны обеднели, стали терпеть лишения, как в свое время Хэ. Теперь, слыша, как великолепно шествует их бывший зять, они закрылись, предались скорби – и только.

А старая соседка Хуанов купила вина, приготовила обед и давай угощать Хэ. Угощала и рассказывала, какая девушка была достойная и как жаль, что она убежала.

–  Ну, а ты женат или нет? – спросила она у Хэ.

–  Женат, – отвечал тот.

После обеда он потащил старуху посмотреть его молодую жену, посадил ее в повозку и вместе с ней вернулся домой.

Дома к ним вышла нарядная молодуха, которую, словно фею, поддерживала толпа служанок.

Увидели друг дружку – и были донельзя поражены. Потом стали рассказывать о происшедшем.

Молодая участливо спросила, как поживают родители.

Старуха прожила у них несколько дней. За ней ухаживали, ее угощали изо всех сил самым радушным образом. Сшили ей отличное платье, и вообще сверху донизу одели во все новое. Наконец отправили ее восвояси.

Старуха, вернувшись, явилась к Хуанам и сообщила им все подробности о дочери и передала о ее участливом за них беспокойстве. Муж и жена были прямо-таки ошеломлены.

Старуха советовала им идти к дочери, но Хуан изобразил на лице затруднение…